Неточные совпадения
Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! и как чудна она сама, эта дорога: ясный день, осенние
листья, холодный воздух… покрепче в дорожную шинель, шапку на уши, тесней и уютней прижмемся к
углу!
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как
лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в
угол, пристально, в упор, смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
— И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в наслаж-дение, ми-ло-сти-вый го-су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже раз стукнувшись лбом об пол. Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал. Мальчик в
углу не выдержал, задрожал, закричал и бросился к сестре в страшном испуге, почти в припадке. Старшая девочка дрожала со сна, как
лист.
Теленок по своему возрасту имел слишком много свободного времени, и занялся тем, что в счастливый час досуга отжевал
углы у всех
листов «Псалтиря».
И вот он сидит в
углу дымного зала за столиком, прикрытым тощей пальмой, сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного
листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого дыма, и лица людей плохо различимы, они как бы плавают и тают в дыме, все глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен шум голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин вспоминает страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком в его романе «Шагреневая кожа».
За магазином, в небольшой комнатке горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер лежал на полу, стены тоже были завешаны коврами, высоко на стене — портрет в черной раме, украшенный серебряными
листьями; в
углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним на столе кипел самовар красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
Осталось за мной. Я тотчас же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел в
угол комнаты; там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная вещь в мире — альбомчик в размер
листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились в старину у только что вышедших из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
Но бананы превозмогают все: везде, из всех
углов и щелей, торчат их нескромные, ярко-свежие
листья, осеняющие крупные и тяжелые кисти плодов.
У самого у него в руках была какая-то коробочка, кругом все узелки, пачки, в
углу торчали ветки и
листья.
Я не дождался конца сделки и ушел. У крайнего
угла улицы заметил я на воротах сероватого домика приклеенный большой
лист бумаги. Наверху был нарисован пером конь с хвостом в виде трубы и нескончаемой шеей, а под копытами коня стояли следующие слова, написанные старинным почерком...
— Я предвидел это, и потому, как вы заметили бы, если бы могли замечать, не отпускал своей руки от записки. Точно так же я буду продолжать держать этот
лист за
угол все время, пока он будет лежать на столе. Потому всякие ваши попытки схватить его будут напрасны.
Пиотровский крепко пожал мне руку и пригласил нас обоих к себе, в номер гостиницы. В
углу этого номера стояли две пачки каких-то бумаг, обвязанных веревками и обернутых газетными
листами. Леонтович с почтением взглянул на эти связки и сказал, понизив голос...
Темный цвет лесных озер, кроме того, что кажется таким от отражения темных стен высокого леса, происходит существенно от того, что дно озер образуется из перегнивающих ежегодно
листьев, с незапамятных времен устилающих всю их поверхность во время осеннего листопада и превращающихся в черный, как
уголь, чернозем, оседающий на дно; многие думают, что
листья, размокая и разлагаясь в воде, окрашивают ее темноватым цветом.
Через минуту подъехала коляска, все вышли и, переступив через перелаз в плетне, пошли в леваду. Здесь в
углу, заросшая травой и бурьяном, лежала широкая, почти вросшая в землю, каменная плита. Зеленые
листья репейника с пламенно-розовыми головками цветов, широкий лопух, высокий куколь на тонких стеблях выделялись из травы и тихо качались от ветра, и Петру был слышен их смутный шепот над заросшею могилой.
В
углу, между соседнею дверью и круглою железною печкою, стояла узкая деревянная кроватка, закрытая стеганым бумажным одеялом; развернутый ломберный стол, на котором валялись книги,
листы бумаги, высыпанный на бумагу табак, половина булки и тарелка колотого сахару со сверточком чаю; три стула, одно кресло с засаленной спинкой и ветхая этажерка, на которой опять были книги, бумаги, картузик табаку, человеческий череп, акушерские щипцы, колба, стеклянный сифон и лакированный пояс с бронзовою пряжкой.
Саша прошел за
угол, к забору, с улицы, остановился под липой и, выкатив глаза, поглядел в мутные окна соседнего дома. Присел на корточки, разгреб руками кучу
листьев, — обнаружился толстый корень и около него два кирпича, глубоко вдавленные в землю. Он приподнял их — под ними оказался кусок кровельного железа, под железом — квадратная дощечка, наконец предо мною открылась большая дыра, уходя под корень.
Все в комнате было на своем месте, только
угол матери печально пустовал, да на стене, над постелью деда, висел
лист бумаги с крупною надписью печатными буквами...
Он лежал на постели, полуприкрывшись огромным
листом газеты и, отслонив ее
угол, с любопытством смотрел на новоприбывших.
Дул ленивый сырой ветер, обрывая последние
листья с полуголых деревьев, они падали на влажную землю и кувыркались по ней, разбегаясь в подворотни, в
углы, под лавки у ворот.
Был август, на ветле блестело много жёлтых
листьев, два из них, узенькие и острые, легли на спину Ключарева. Над городом давно поднялось солнце, но здесь, в сыром
углу огорода, земля была покрыта седыми каплями росы и чёрной, холодной тенью сарая.
Кожемякин тоскливо оглянулся: комната была оклеена зелёными обоями в пятнах больших красных цветов, столы покрыты скатертями, тоже красными; на окнах торчали чахлые ветви герани, с жёлтым
листом; глубоко в
углу, согнувшись, сидел линючий Вася, наигрывая на гармонии, наянливо и раздражающе взвизгивали дисканта, хрипели басы…
А послав его к Палаге, забрался в баню, влез там на полок, в тёмный
угол, в сырой запах гниющего дерева и распаренного
листа берёзы. Баню не топили всего с неделю времени, а пауки уже заткали серыми сетями всё окно, развесили петли свои по
углам. Кожемякин смотрел на их работу и чувствовал, что его сердце так же крепко оплетено нитями немых дум.
Лист на деревьях опал; стояли холодные ветры, постоянно дувшие из «гнилого
угла», как зовут крестьяне северо-восток.
Фома взглянул из-за плеча отца и увидал: в переднем
углу комнаты, облокотясь на стол, сидела маленькая женщина с пышными белокурыми волосами; на бледном лице ее резко выделялись темные глаза, тонкие брови и пухлые, красные губы. Сзади кресла стоял большой филодендрон — крупные, узорчатые
листья висели в воздухе над ее золотистой головкой.
Фома молча поклонился ей, не слушая ни ее ответа Маякину, ни того, что говорил ему отец. Барыня пристально смотрела на него, улыбаясь приветливо. Ее детская фигура, окутанная в какую-то темную ткань, почти сливалась с малиновой материей кресла, отчего волнистые золотые волосы и бледное лицо точно светились на темном фоне. Сидя там, в
углу, под зелеными
листьями, она была похожа и на цветок и на икону.
В келье стало душно, стоял кисленький запах
углей и лампадного масла, запах, гасивший мысли Пётра. На маленьком, чёрном квадрате окна торчали
листья какого-то растения, неподвижные, они казались железными. А брат, похожий на паука, тихо и настойчиво плёл свою паутину.
В ласковый день бабьего лета Артамонов, усталый и сердитый, вышел в сад. Вечерело; в зеленоватом небе, чисто выметенном ветром, вымытом дождямии, таяло, не грея, утомлённое солнце осени. В
углу сада возился Тихон Вялов, сгребая граблями опавшие
листья, печальный, мягкий шорох плыл по саду; за деревьями ворчала фабрика, серый дым лениво пачкал прозрачность воздуха. Чтоб не видеть дворника, не говорить с ним, хозяин прошёл в противоположный
угол сада, к бане; дверь в неё была не притворена.
— Да? — спросил Мирон, сидя у стола, закрыв половину тела своего огромным
листом газеты; спросив, он не отвёл от неё глаз, но затем бросил газету на стол и сказал в
угол жене...
Трехугольные столики по
углам, четырехугольные перед диваном и зеркалом в тоненьких золотых рамах, выточенных
листьями, которых мухи усеяли черными точками, ковер перед диваном с птицами, похожими на цветы, и цветами, похожими на птиц, — вот все почти убранство невзыскательного домика, где жили мои старики.
В трактире было тепло, вкусно щекотал ноздри сытный запах, дымок махорки колебался тонким синим облаком. В
углу открыто окно, и, покачивая лиловые сережки фуксии, шевеля остренькие
листы растения, с улицы свободно втекал хмельной шум ясного весеннего дня.
В одном месте сверкала на темном фоне коллекция оружия; в
углу лапчатые
листья тропических растений простерлись над роскошной оттоманкой.
Красавицы сидели за столом,
Раскладывая карты, и гадали
О будущем. И ум их видел в нем
Надежды (то, что мы и все видали).
Свеча горела трепетным огнем,
И часто, вспыхнув, луч ее мгновенный
Вдруг обливал и потолок и стены.
В
углу переднем фольга образов
Тогда меняла тысячу цветов,
И верба, наклоненная над ними,
Блистала вдруг
листами золотыми.
С каким искренним удовольствием вышел я на печальный двор, отвсюду обставленный солдатами, чистый, плоский, выметенный, без травы, без зелени; правда, по
углам стояли деревья, но они были печальны, мертвые
листья падали с них, и они казались мне то потерянными бедными узниками, грустящими, оторванными от родных лесов, то часовыми, которые без смены стерегут заключенных.
Смолкла Манефа, а Фленушка все еще стояла перед ней и молча общипывала
листья со стоявшей в
углу троицкой березки. Минут с пять длилось молчанье.
На́ небе ни облачка, на земле ни людских голосов, ни птичьего щебета, только легкий, чуть слышный ветерок лениво шевелит
листьями черемух, рябин и берез, густо разросшихся в
углу Манефиной обители, за часовней, на кладбище и возле него.
Порыв ветра зашумел верхушками берез еще далеко от меня; вот ближе, слышу, он зашевелил траву, вот и
листья шиповниковой клумбы заколебались, забились на своих ветках; а вот, поднимая
угол платка и щекотя потное лицо, до меня добежала свежая струя.
Таня молча теребила и сгибала
угол бракованного
листа. Поколебавшись, она заговорила...
За веленевые
листы платят почти столько же, сколько за обыкновенные; между тем фальцевать веленевую бумагу много труднее: номеров страниц не видно даже на свет, приходится отгибать
углы, чтоб номер пришелся на номер; бумага ломается, при сгибании образуются складки.
Со слугою, отправились они в столицу, остановились на Ямской, на постоялом дворе, наняли
угол за перегородкой, отыскали писца, солдата архангелогородского, пехотного полка Мохова, который на гербовом двухкопеечном
листе написал просьбу, и, отслужив молебен, отправились в корпус, на Петербургскую сторону.
За перегородкой на кровати лежала жена Попова, Софья Саввишна, приехавшая к мужу из Мценска просить отдельного вида на жительство. В дороге она простудилась, схватила флюс и теперь невыносимо страдала. Наверху за потолком какой-то энергический мужчина, вероятно ученик консерватории, разучивал на рояли рапсодию
Листа с таким усердием, что, казалось, по крыше дома ехал товарный поезд. Направо, в соседнем номере, студент-медик готовился к экзамену. Он шагал из
угла в
угол и зубрил густым семинарским басом...